431«Улыбайся, Тереза, улыбайся! - девочка собирает всю свою волю, чтобы разжать кулак, и тут же острая боль пронзает ладонь, - Улыбааайся!..» Уголки искусанных губ ползут вверх, превращая лицо будущей воительницы в гротескную маску сарказма. «Ненавижу…» - но вместо этого вслух: - Спасибо, Учитель. Мужчина в чёрном настойчиво толкает в спину: - Теперь вторую. Тереза прикладывает правую ладонь к мокрым воротам рядом с окровавленной левой. «Улыбаться! - приказывает девочка сама себе, стискивая зубы, - «Не орать, дышать ровно! Не жмуриться, смотреть! И копить, копить, копить ненависть» Гвоздь в два пальца толщиной целит в покрытую бурой коркой рану, ещё не зажившую с прошлого раза. Лучше подчиниться – иначе всё равно приколотят, но не ладонь, а запястье. - Ссспассси…бо… У… - короткий взмах тяжёлого молота – и слова тонут в приглушённом стоне. Ненависть – досыта – допьяна – через край! Но ошейник тесен, поводок короток… Как изощрённо – в наказание за побег приколачивать нарушительниц к открытым воротам: вот она свобода, только перешагни порог. Но два гвоздя, вбитые в ладони, не отпустят, как ни моли. 86400 секунд… ровно сутки. За это время успеешь с десяток раз отключиться от боли и кровопотери, но, повиснув всем телом на гвоздях, тут же приходишь в себя, вскакиваешь на ноги, унимая дрожь в коленках, и снова считаешь, считаешь, считаешь секунды. Дождь смывает с рук бурую грязь. Где-то на грани бреда и яви – мама, вечно пьяная и вечно беременная. Она продала дочь человеку в чёрном за медяшку – ровно столько не хватало на кувшин дешёвого кислого вина… и наверняка в этот же день забыла о её существовании. Но девочка была рада чужим людям – ведь теперь она, впервые в жизни, спала в тепле, ела досыта, носила чистую одежду. Пока добрый Учитель не отвёл девочку в лабораторию Организации, где жизнь Терезы была разделена на «до» и «после». Уродливый шрам, перечёркивающий живот крест-накрест ниже диафрагмы, остался на память о том дне, когда ошейник душной власти новых хозяев захлестнулся удавкой на её шее. «Однажды» Капли дождя текут по лицу, смывая бессильные слёзы. В мутных зеркалах луж – седая девочка с почти бесцветными, мёртвыми глазами, сплошной комок нервов, пытается заставить себя гордо расправить плечи, а улыбка на её лице становится всё более и более страшной. «Однажды, клянусь! Я..» Да, снова сбежит. И её снова поймают. И снова накажут… и так бесконечное количество раз, пока улыбка намертво не приклеится к лицу, а мечты о воле не канут в ничто бесполезным грузом несбывшихся надежд. А накопленную ненависть её хозяева направят на своих врагов. Тогда она шагнёт за порог, не ощущая радости от долгожданной свободы, не узнавая себя в отражениях в мутных зеркалах луж. А рядом, приколоченная к открытым воротам, будет выть от боли уже другая девчонка.
Очень странный текст. Композиционно толковый, но зверство каким-то нарочитым показалось. В допах у сбежавшей и пойманной Терезы была крайне довольная рожа - не как у человека, которого потом ждет прибивание гвоздями к воротам. Ну и плюс - в клеймор же силищи немереной. Раз поднатужился, с ужасной болью вырвал гвоздь с мясом - и беги себе. Не зарастет, что ли? Зарастет.
Вот и я как-то "не верю". "должно быть, наши родители любили нас и дали нам имена прекрасных богинь любви". Как-то плохо это у меня ассоциируется с представленным образом Терезиной мамы. И эпическое наказание... У Организации более тонкие методы обработки контингента, они показательно "заботятся" о клеймор.
-
-
02.12.2011 в 02:25-
-
02.12.2011 в 11:31В общем, как-то не поверилось. Хотя хз.
-
-
02.12.2011 в 12:54